Жидких Мария Михайловна - наша мама, в девичестве Дурынина, родилась 14 апреля в с. Умба в поморской семье Дурыниных Михаила Максимовича и Антонины Демьяновны - (первенец).

Немного о маминой умбской родне: 

Дурындин Михаил Максимович – отец мамы и наш дед имел брата Дурынина Александра Максимовича (был женат, но детей не было) и трех сестер: Татьяна, Антонина, Пима.

Наш дед Дурынин Михаил Максимович - кавалер Георгиевского Креста[1]. Предположительно полученного в годы Первой Мировой войны, вернулся домой по ранению в 1915 году. Женился, дочь Мария 1916 г., дочь Татьяна 1917 года. Где-то в 1919 или 1920 г. был призван в Мурманск. Там заболел дизентерией, лежал в госпитале. К нему едет жена, забирает его домой, но дорогой дед умирает. Схоронен в селе Умба.

Дурынина Антонина Демьяновна – мать нашей мамы и наша бабушка, в девичестве Подымникова. Имела трех сестер: Александру, Клавдию, третью не знаем. У мамы Марии Михайловны была еще сестра Татьяна Михайловна. Вскоре после рождения Татьяны умер отец Михаил Максимович. Бабушка Антонина Демьяновна осталась вдовой с двумя детьми. Спустя какое-то время Антонина Демьяновна вышла замуж в с. Кандалакшу за вдовца с двумя детьми Подурникова Ивана Семеновича. После переезда бабушки Антонины в Кандалакшу, наша мама, еще девочка лет 8-10 оставалась жить в селе Умба у тети Александры, потом у тети Клавдии в селе Ковда.

В с. Кандалакша она появилась лет 15-16. Наш отец сразу обратил на нее внимание. И в сентябре 1933 г. была свадьба. Маме исполнилось только 17 лет, поэтому в ЗАГСе пришлось изменить год рождения на 1915, чтобы брак был зарегистрирован[2]. И молодые поселились в доме Федора Евдокимовича, где кроме них жили свекровь Александра Филатовна и два брата Степан 29 лет и Павел 20. В доме было 2 избы, и молодые занимали свободную из них. В 1935 году родилась первая дочь Валентина. В 1936 г. родилась вторая дочь Александра и семья поселилась в одной избе со свекровью.

Мама выполняла в основном домашнюю работу. Стирала, полоскала белье в речке, шоркала голиком накрашенные полы, ухаживала за домашними животными: овцами и коровой, заготавливали корма, ловили рыбу, шила дочкам платье, ждала мужа с моря. Отец уже работал на рыболовецком судне в Баренцевом море от колхоза им. Сталина.

В 1938 г. родился сын Федор. В 6-тимесячном возрасте ребенок умер. Рассказывали так: «Мама после ванны кормила ребенка грудью прикрыв его платочком. Ребенок чистенький, разрумянившийся уже засыпал, как в избу вошла женщина: (не помню ее имени, но знакомая) поздоровалась и сразу направилась к маме, отвернула платочек, посмотрела и воскликнула: «Какой хороший ребеночек!». К ночи у ребенка поднялась высокая температура, не знали что делать. А через сутки ребенка не стало. Решили, что его сглазила эта женщина. Беда была большая.

Нашу маму как жену члена колхоза привлекали к работе на огородах во время посадки или сборки урожая и на рыболовецкие работы во время путины, не смотря, что женщина была в положении и кормила грудью ребенка.

Так, во время весенней путины 1941 г. мама, имея грудного шестимесячного ребенка, работала в рыболовецкой бригаде на острове Малом Березовом. Бригада состояла из восьми человек. Бессменным бригадиром на Малом Березовом был мамин отчим - Подурников Иван Семенович. Рыбаки ловили семгу неводом, ставили завески. Мне (3-й дочке Галине) было 5 месяцев. И женщины рыболовецкой бригады, жалея мать и дитя, отпускали маму домой покормить ребенка. И вечером, закончив все основные работы по рыбной ловле, мама уходила пешком по пешеходной тропе (Лувеньга - Кандалакша) километров 5, а рано утром возвращалась обратно. Маме было тогда 25 лет, она говорила, что ей всю дорогу приходилось бежать, так как спешила к ребенку, а еще потому, что очень боялась ходить одна в лесу. Ответственность за ее отсутствие брал на себя Подурников Иван Семенович. Время было такое, что покидать работу даже кормящей матери было нельзя.

Теперь мне хочется отвлечься и приостановиться на описании очень интересной и колоритной личности Подурникова Ивана Семеновича – отчима мамы.

В молодости он служил в отряде Белой гвардии, был проводником белогвардейского отряда в Кандалакшу[3]. Земляки об этом знали, и когда победили красные партизаны, для деда настали тревожные времена. Он очень боялся, что его привлекут за это в НКВД. Но дело как-то обошлось. Дед вступил в колхоз им. Сталина и трудился, трудился, трудился.

Внешне он был высок и широк в кости, богатырского телосложения и силой обладал богатырской. Ходил уверенно, неторопливо, выкидывая стопы ног немного в стороны. А кулаки его были похожи на кувалды. Я, будучи еще дошкольницей, часто бывала у них в гостях, и сидя за столом, видела эти дедовские руки, сложенные на столе. Кулак был существенно шире самой руки.

Дед выполнял в колхозе различные работы. Во время путины его привлекали на ловлю семги, а в зимнее время он работал в колхозной конюшне. Лошадей любил самозабвенно. Кони у него всегда были здоровы, сыты, шерсть лоснилась. Не дай Бог, если кто-то поранит лошадь, или измотает работой, тот имел дело с Иваном Семеновичем. Первомайские и ноябрьские праздники дед всегда стоял на трибуне во время демонстрации, как представитель колхозного крестьянства. Высокий богатырь с окладистой бородой, чем-то на Илью Муромца похож.

У них в доме в красном углу были иконы, завешенные занавесками, а ниже на стене приколоты портреты Ленина и Сталина. Дед верил в Бога, но и должен был считаться с тем временем, в котором жил.

1941 г. Война, все мужчины на фронте, и женщинам приходилось выполнять весь объем работ колхоза, только без мужчин.

Как-то летом на острове Оленьем бригада женщин, в которой была и наша мама, косили траву, заготовляли корм для колхозных животных. Косить приходилось на болотах, по колено в воде. Мама сильно застудила ноги и заболела ревматизмом. Ее освободили от работы в колхозе. Лечилась мама дома и лечила ее бабушка щелоком. Нагревалась вода с золой, и сколько можно терпеть в горячую воду погружался больной. Вылечить ревматизм удалось щелоком и молитвой.

Мама всю жизнь слушала свою свекровь, была ей первой помощницей, а внучки стали для бабушки дочками (свою единственную дочку бабушка схоронила в 2-летнем возрасте). Она крестила их, не спрашивая согласия родителей, Валю и Шуру в нашей старинной Предтеченской церкви, приводила их к Святому Причастию.

А война продолжалась. Кандалакшу бомбили. Мама потеряла мертворожденного ребенка, так как в одну из бомбежек, прячась под печкой, она сильно ударилась. Одна из бомб упала в 100 метрах от нашего дома и угодила она в Саввинский угор. Село спасло только то, что основная сила взрывной волны ушла в море, но стекла все же были выбиты во многих избах и кое-где разрушились печки.

Помню в нашем доме было радио в виде черной тарелки и когда передавали сигналы воздушной тревоги, мама собирала детей в охапку и под печку.

А печка в дедовской избе была великолепная. Большая русская печка с двумя лежанками. Она занимала четверть избы и выполняла функции спальни, игровой площадки для детей, местом лечения, сушилкой для обуви и одежды, местом душевных бесед и сказок, также как в стихотворении «Детство»[4]: «Заберешься на печь к бабушке седой. И начну у бабки сказки я просить, И начнет мне бабка сказки говорить. Как Иван-царевич птицу-Жар поймал, Как ему невесту серый Волк достал. Слушаю я сказки сердце так и мрет, а в трубе сердитый ветер злой поет».

А какие шаньги, каши и щи готовили в печи. Кроме основной своей функции печка была еще и бомбоубежищем. Предполагалось, что только прямое попадание бомбы в дом могло разрушить печку, и то оставался шанс, что подполье под печкой могло сохраниться.

На окнах стекла заклеены бумагой крест накрест и, помню, висели занавески из газет. Мама их умело вырезала красивыми узорами. Потом, когда закончилась война, люди стали жить получше, появились марлевые занавески вместо бумажных. И уж потом тюлевые. А пока люди украшали свой дом кто как мог. Женщины вязали крючком и вышивали прекрасные вещи. Я помню, мне 4-х летней девочке понравилась вышивка «Ришелье». Вооружившись ножницами, я села на столе у окна и стала «вышивать» занавески на окне. Оттянув двумя пальчиками кусочек занавески, отрезала его ножницами, получались дырочки. Таких дырочек наделала около десяти, потом переключилась на свое платьице, пока меня кто-то не остановил.

Меня не наказали, но видя, как сокрушались взрослые над испорченной занавеской, что теперь нечем было завесить окно и что скажет папа, когда придет с моря, я расстроилась и заревела громко и безутешно.

Бабушке и маме удавалось создавать в доме атмосферу душевности и понимания, ответственности и взаимовыручки, что в наших детских душах сохранилось на долгие годы до нашей старости и позволило нам жить дружно рядом всю жизнь на удивление современным семьям.

Наша мама была малограмотная женщина. Она училась в школе только один год и закончила первый класс, умела читать и писать. Но какой замечательный, высокой пробы такт в отношениях с людьми был заложен в ее характере с детства. Она очень боялась обидеть человека словом или делом, могла отказаться от выгодного для нее дела, лишь бы другим было хорошо, а она переживет и так.

Никогда не завидовала. Умела радоваться радости соседей, охотно откликалась на просьбу о помощи. В ней крепко был сформирован навык послушания и уважения старших по возрасту. Все эти добродетели заложены в христианском воспитании детей, которое наша мама получила у тетушек в Умбе.

                                                          

[1] Кавалер Георгиевского Креста. Георгиевский крест («солдатский Георгий») - наградной знак к ордену Святого Георгия для нижних чинов с 1807 по 1917 гг. за выдающуюся храбрость, проявленную в бою против неприятеля. Он являлся высшей наградой для солдат и унтер-офицеров, имел 4 степени в 1913 г. стал официально называться Георгиевским крестом. Кавалерам его назначались определенные льготы, включая пожизненное денежное поощрение. Существовала практика награждения знаком отличия Военного ордена гражданских лиц низших сословий, но без права именоваться кавалером знака отличия. Одним из первых так был награжден мещанин г. Кола Матвей Андреевич Герасимов, который в 1810 г. взял в плен англичан, захвативших его судно. Этот же орден имел писатель Василий Иванович НемировичДанченко (за участие в русско-турецкой кампании 1877-1878 гг.), автор нескольких книг, в которых описан Кольский Север [Балязин и др., 2000, с.101-107].

 

[2] Пришлось изменить год рождения <...>, чтобы брак был зарегистрирован. Действовавший на указанный момент времени «Кодекс законов о браке, семье и опеке» от 19.11.1926 г. устанавливал брачный возраст с 18 лет. Данный способ «борьбы» с законодательством достаточно распространен.

 

[3] В молодости он служил в отряде Белой гвардии, был проводником белогвардейского отряда в Кандалакшу. Речь, очевидно, идет о 1918 г., когда Мурманский край вышел из состава советской России и на его территории формировалась при поддержке иностранных союзников так называемая Русская Мурманская добровольческая армия. Мурман и северная Карелия находились в составе антибольшевистской Северной области до февраля 1920 г. [Голдин, 1993; Федоров, 2009, с.180-185].

 

[4] Как в стихотворении «Детство». Приводится точная цитата из стихотворения поэта И.З. Сурикова (1841-1880), оно известно также по первым строкам: «Вот моя деревня, / Вот мой дом родной...». Написано в 1865 или 1866 гг., часто включалось в учебные хрестоматии и сборники стихов для детского чтения.

                                                                                                                                                                                  
 

 

Балязин, Дуров, Казакевич, 2000 - Самые знаменитые награды России / В.Н. Балязин, В.А. Дуров, А.Н. Казакевич. М.: Вече, 2000. 411 с.

Голдин, 1993 - Голдин В.И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском

Севере. 1918-1920. М.: Изд-во МГУ, 1993. 200 с.

Федоров, 2009 - Федоров П.В. Северный вектор в Российской истории: центр и Кольское Заполярье в XVI-XX вв. Мурманск: Изд-во МГПУ, 2009. 388 с.