Ну, слава Богу, живы мы остались! Да мало ли было таких дней? Разве не вспомнишь, июнь 42-го года[1], когда всё… мы горели… А я пришла с района[2], прибежала спасать всё – своё? – да не своё, чужое! Я для себя никогда не жила! Мы с жили вот с этой… с Фазуллиной[3]… у нее я на квартире была… Так давай я таскать.  А куда таскать?  На машину.  Там – ихнее. Мне ведь жалко, думаю, они останутся голые. Брат в армии. Надька тревоги боится – осталась в конторе, не побежала. Ведь ей бы бежать спасать своё добро. А я пришла, открыла дверь, так и горит! Таскала-таскала… Остатки… И своё ничего не взяла. Так целый день. Ушла в гору.  Больше сил у меня не было. Пришла в гору, под камень легла, а эти свистят, все время стреляют без конца. Да на этом 12 часов время было, меня дома нет – девки заволновались: «Ваганова, – говорят, – сгорела со всеми карточками[4]!» Я говорю: «Вы за живот беспокоитесь, а не за меня! Я пришла, посмотрела, где наши пластинки сгорели, всё…» Говорю: «Там чисто, ничего нет, одна кровать стоит пустая».  Ну так что, погоревали-посидели. Утром встали, пошли к диспетчеру, отпросились, что «отпусти нас домой, куда-то в гору увезли что-то, пойдем, хоть мы найдем». Пришли мы туда… ну вот, где кладбище[5], на гору, а я и смотрю: «Надька, – говорю, – посмотри, мое одеяло лежит, желтое!» А Надька говорит:  «Панькина шуба!». «Моё!», – говорит… «Ну давай, собирайте!» Ну кое-что мы так вот собрали и с этим домой пришли. В этот день мы не работали. Вот так мы и жили… [И сгорел] на Карла Либкнехта[6] 49-й дом.  Вон, видите, как зажёг от 16-й столовой и кончилось Домом туриста. Всё это сгорело. 600 домов подряд. Если наш 49-й дом на Карла Либкнехта – я жила на квартире, у меня ничего не было – не горел, то уже впереди горели. Так бревна и летели через дом! Знаете, какой пожар был! И воды не было. Это ужас какой-то. Я такого еще не видела. Вот на этом кончилась моя миссия[7]. Сейчас – пауза, говорится (смеется).